Виктору Ченцову 63 года. Последние десять лет он живет в киоске. Свой дом киевлянин называет кельей и ни на что не жалуется. Журналисты узнали у него, как он там очутился.
— Я родился и вырос в Киеве. В школе был хулиганом, учился плохо, да и не любил это дело. Зато починить часы или утюг — это запросто. Не мог дождаться, когда уже смогу пойти работать, делать что-то руками. Когда мне исполнилось шестнадцать, устроился на завод крутить железяки. Там я научился почти всему, что умею.
Я был слесарем механосборочных работ; сверлил детали, зачищал на них швы. Завод работал на оборонку, все было серьезно: чертежи, допуски, пропуски. Детали, с которыми я имел дело, были микроскопические, в руку помещалось две тысячи штук, не меньше. Кладешь деталь на палец и начинаешь снимать со швов стальные заусеницы. К концу смены палец весь в крови. Зарплата у меня была как у покойника — 40-50 рублей в месяц. Уборщицы получали семьдесят. В общем, воспоминания о том времени не очень приятные.
Когда Союз развалился, мой брат, которой чинил обувь, предложил мне заняться тем же. Я сомневался, но он открыл спортивную сумку и сказал: «Смотри, Витек!» Днище было завалено купюрами — пятерками, десятками, четвертаками. Так я начал чинить обувь. Через месяц подумал: а тем ли я занимаюсь в жизни? Потом одна девушка принесла босоножки, ей нужно было, чтобы я поставил набойки. Я все сделал так, как привык делать на заводе, — обточил аккуратно, аккуратно поставил. Когда она пришла забирать их, то чуть не вскрикнула от восторга: «Боже, разве можно такое сделать руками?» Я ей говорю: «Спасибо вам, девушка, за отзыв. Теперь я знаю, что правильно выбрал ремесло».
На месте, где сейчас ТЦ «Большевик», раньше стояло общежитие. Там я прожил три года. Работал в нем же, на общей кухне. Сначала помогал брату, потом начал чинить обувь сам. Клиентов было много. В мастерской я познакомился со своей женой. Женился — и остался без крыши над головой.
В мастерской я познакомился со своей женой. Женился — и остался без крыши над головой.
Моя бывшая жена родом из Белой Церкви, жила она в хрущевке с мамой. Условия у них были ужасные: квартира на последнем этаже, форточки не открываются, летом дышать нечем. У супружницы моей из-за этого черные круги под глазами были. Я не хотел, чтобы мои будущие дети жили в таком ужасе, поэтому продал киевскую коммуналку, которая досталась мне от матери, и купил нам с женой двушку в Белой Церкви. Через год после новоселья жена передумала жить со мной. Какое-то время мы еще были вместе, потом у нас родилась дочь, а потом я снова перебрался в Киев — не хотел, чтобы дети видели, как родители гавкаются.
Общежитие, в котором я жил и работал в Киеве, сгорело. Дома у меня не было. Тогда я снял в аренду этот киоск, раньше он принадлежал башмачнику. Когда он умер, я купил это место у его дочки, заплатил тысячу долларов.
Киоск не был подготовлен к жизни. Но я убрал перегородку, из-за которой тут даже нельзя было встать в полный рост, поставил окна с двойным стеклом и вторую дверь — чтобы не дуло.
Я сплю на лежанке, еду покупаю в магазине, иногда готовлю на электроплитке. Обогрев на электрике, поэтому зимой здесь тепло, а летом — душно. Электроэнергию беру от кабеля. Туалет, душ — в тренажерном зале напротив. У меня там бартер: я хозяину обувь чиню, он меня пускает помыться. Кого-то такие условия могут пугать, но я человек верующий, привык жить в аскезе.
В месяц я зарабатываю в среднем 12 тысяч гривен. В сентябре—октябре, когда люди готовят обувь к зиме, — почти двадцать. Свое ремесло я люблю за свободу: в любой момент могу закрыть мастерскую и поехать куда угодно. Если меня нет, клиенты звонят.
Мой туалет и душ — в тренажерном зале напротив. У меня там бартер: я хозяину обувь чиню, он меня пускает помыться.
Обувное дело требует тонкой ручной работы, и она у меня получается. Когда-то давно я спросил у мастера, которому принадлежал киоск, сколько он в день чинит пар обуви. Тот ответил — одну-две. Я — около тридцати. Когда я рассказал ему об этом, он ответил, что такого не бывает.
Киоск — это не дом, а келья. Монахи в таких живут и молятся, а я живу, работаю и молюсь — и так десять лет. Недавно я подумал, что не хочу умереть в этом киоске. Я тридцать лет дышу этилацетатом, от сидячего образа жизни у меня жутко болят ноги. Устал я, утомился, поэтому планирую заканчивать это дело.
Десять лет назад я купил домик на Черниговщине и скоро переберусь туда насовсем, а киоск пойдет на металлолом. В мире нет ничего вечного и всему приходит конец.
352 просмотров
